NICK* // НИК, ~30-40
любая на ваш выбор (ben affleck/jai courtney/etc)

— Ты забыл оставить мне ключи, Ник, — говорит Джой, пытаясь улыбаться; побелевшие пальцы стиснуты на краешке стола, свежая корочка на нижней губе лопается и сочится кровью. Он улыбается тоже, обернувшись: полная противоположность, идеально выглаженные рубашки, прическа волосок к волоску.
— Не забыл, — отвечает Ник и закрывает за собой дверь.

— Дай мне ключи, — ей страшно; теперь по-настоящему, потому что все меняется слишком резко. Еще позавчера они были в родном захолустье, и он помогал ей собирать последние документы, а сейчас Джой стоит посреди просторного холла, пытаясь понять, что не так с ее мужем. Он лишь мягко улыбается и отрицательно качает головой, словно для того, чтобы покинуть квартиру, нужны очень веские причины, и те, которые называет Джой, кажутся ему недостаточными.
— Я хочу купить продукты, — Ник ставит на стол большие бумажные пакеты и говорит, что обо всем позаботился.
— Мне нужен свежий воздух, — Ник указывает на кондиционеры, поддерживающие в помещении идеальные 19 градусов. Джой лепечет что-то про виды Нью-Йорка; про то, что ей хочется посмотреть город; про манхеттэнский парк — он согласно кивает и обещает посвятить весь выходной совместным прогулкам и экскурсиям. От удивления и обиды перехватывает дыхание: Джой не может поверить, что Ник считает ее настолько беспомощной.

— Я уже не ребенок, Ник, и если я хочу выйти из этой блядской квартиры, я выйду! И не умру, если пройдусь до ближайшего перекрестка, не держа тебя за руку! И никто не откусит мне голову, если ты отвернешься на пять минут! Что, черт возьми, с тобой не так? — Джой кричит, швыряя на пол тарелки, одну за другой. Ник перехватывает ее запястья: держит осторожно, но крепко, не давая ни вырваться, ни продолжить погром.
— На паркете останутся царапины, милая, — в его голосе столько укоризны, что даже обозленная сверх всякой меры Джой вдруг начинает чувствовать себя виноватой.

Виноватой она чувствует себя все пять лет, что они живут вместе. Ник все же выдает ей ключи и даже кредитку с определенным лимитом, но каждый раз, когда Джой переступает незримую границу — например, не дожидается его с работы, гуляя по Нью-Йорку вместо того, чтобы встречать мужа, как преданная собачка, — превращается в живое воплощение разочарования. Джой кажется, будто она ребенок, который расстраивает родителей. Она покупает бутылку вина, чтобы заглушить это ощущение; хоронит его под алкогольной зависимостью и тщательно чистит зубы перед тем, как Ник приезжает домой.

Я счастлива
Я счастлива
Я счастлива
Джой выводит эти слова помадой на огромном зеркале в ванной, держа в свободной руке бутылку кьянти. Ей двадцать три, и ни она сама, ни Ник уже не делают секрета из того, что Джой регулярно перебарщивает с выпивкой. Вопреки ожиданиям, он практически не пытается пристыдить ее за излишнюю любовь к красному сухому: Ник прощает все, что она пьет, и все, что она говорит. Ему наплевать на скандалы и на то, как Джой матерится, едва стоя на ногах.
— Ну ты и мудак, — она улыбается, и он улыбается тоже, пропуская оскорбления мимо ушей. Джой может позволить себе сказать что угодно — у нее все равно нет ни работы, ни подруг, ни возможности запросто выйти куда-то вечером. Ник контролирует ее жизнь, как если бы ей было пять. Всякий раз, когда Джой пытается сделать что-то самостоятельно — приготовить ужин, купить себе платье, надеть новый комплект кружевного белья, чтобы хоть как-то разнообразить скучные прелюдии к сексу, — он высмеивает и ее попытки, и ее выбор.

«Ты такая тупица, Джой», — вот, что она читает в его глазах изо дня в день.
«У тебя ничего не получится». «Ничего не выйдет». «Я знаю лучше».

— Пошел нахуй, Ник, — повторяет Джой отражению в стекле междугороднего автобуса, везущего ее из Гамильтона в родной Уотерлу. У Джой — темно-вишневая помада, которую она выбрала себе сама, обтягивающее черное платье, хреново сидящее на бедрах (зато купленное без подсказок Ника), маленький чемодан и четыреста баксов, что пришлось по частям снимать целую неделю перед побегом. Она уверена, что справится сама; она взрослая и больше в нем не нуждается.

Джой выходит из автобуса и ловит паническую атаку, не зная, что ей делать дальше.

дополнительно: у Ника наверняка есть скелеты в шкафу, но мне показалось неуместным за вас раскрывать интригу и самостоятельно объяснять причины, по которым он превратился в контрол-фрика. И да, градус неадеквата и драмы может невозбранно подняться, если он приедет за Джой в Уотерлу.
*имя и фамилия на ваш выбор. Внешность тоже обсуждаема.

Отредактировано серафина (2017-09-12 18:44:37)

LIAM ROCKWELL // ЛИАМ РОКУЭЛЛ, 28
безработный, освободившийся заключенный (xavier samuel)

Я скопирую основные части анкеты ибо не считаю нужным переписывать другими словами то, что уже было написано:
"Отец Лиама, как любила повторять сама Дейзи — алкаш и импотент. Это, пожалуй, и было первым, о чем узнал сам Лиам о нем. Потом уже просторы фантазии Дейзи расширялись и прибавлялось еще немало хреноватеньких матерных эпитетов и сравнений. На самом деле Рендалл был татуировщиком, любившим колесить материком на своем трейлере и не пропускающим ни одного годного музыкального фестиваля. С Дейзи они познакомились, когда Рендалл в толпе слэмившихся фанатов даркметала  со всей дури залепил ей локтем по носу и при этом еще добавил -  “срыгнись, ебанутая”. Впрочем, вроде как потом извинился, нашел ее среди тысяч и тут должен быть хэппи энд, да предложение руки и сердца на сцене того же феста под аплодисменты толпы. Но нихуя. Рендалл душа творческая и легкомысленная сделал ей татуху на пояснице в виде какого-то невнятного узора, да выебал пару раз в рот в палатке. Первое правило Рендалла — смотри, чтоб шлюха не забеременела. На том фесте с правилом справился, но ебнуло ему в голову к ней в гости пару раз заехать и так уж вышло — семнадцатилетняя Дейзи вдруг объявила ему по телефону — “приезжай, я беременна, всё плохо” (рядом стояла еще её мать в бигудях и громко добавляла — “скотина, кобель такой, я на тебя в суд подам”). Рендалл пообещал приехать, отключился с линии и так больше никогда она о нем ничего и не слышала. Вот так жизнь Дейзи покатилась по пизде, у неё на руках был ребенок, по имуществу только старый разваливающийся дом и истеричная мать под боком как апогей семейности. Вроде как именно тогда, в семнадцать, она решила, что ебаться за деньги — не такой уж плохой заработок.

Как же хорошо, что ни один из братьев не пошел в своих родителей. Казалось, их обеих подкинули Дейзи и оставили под забором с открыткой вроде "take care of them". Поначалу хотя бы именно так все всем и выдавалось. Лиам рос внешне очень похожим на отца, но характером — полная противоположность. В своем подростковом возрасте он уже задумывался о том как сдать выпускной тест, чтоб получить гранд в хорошем колледже. Он терпеть не мог образ жизни своей матери, которая все время проводила дома и обычно жила либо за счет государства, либо за счет Ника. Он пошел на свою первую работу в десять лет, когда ему предложила соседка покосить у неё газон за пять долларов, позже начал разносить газеты, а затем сменил еще несколько работ. У него всегда был план, будто он знал вперед все свои шаги и что как нужно сделать. Лиам был хорошим сыном, только мать его регулярно выгоняла из дому под аккомпанемент пискливого "поучи меня еще здесь, вали нахуй отсюда, хлебни взрослой жизни" (на тот момент ему от силы пятнадцать). Однажды, во время такой ссоры, у неё изо рта выпала сигарета и загорелись старые объеденные молью портьеры. Лиам успел все погасить, но ссор стало ещё больше — теперь он вырывал у неё изо рта сигареты, молча, терпеливо, будто обращаясь с больной. Дейзи раздражал Лиам — её напоминание о том ублюдке, который пустил по пизде её жизнь. Впрочем, её раздражали всё, кроме очередного любовника просившего (слышно, даже если обложиться всеми подушками) впихнуть ему два пальца в зад во время их совокуплений. Лиам хотел бы свинтить отсюда поскорее и он бы давно уже это сделал, только не мог оставить здесь одного Калеба. Его брат никогда не узнает, что Лиам не поступал ни в свои восемнадцать, ни в свои девятнадцать, ни в свои двадцать, а вместо того работал разнорабочим на местной стройке, только потому что боялся, что Калеб не вытащит здесь без него.

Лиам снимал комнату в городе и домой в тот дурдом больше предпочитал не являться. Когда Калебу стукнуло шестнадцать, а Ника уже пол года как похоронили, Лиам звал брата к себе  — пришлось бы кому-то спать на полу, но разве это проблема? Калеб же уперся и упрямо отказывался, будто Лиам не знал, что тот дома только ночует и то не всегда. Калеб не говорил брату, что ему казалось, будто в этот раз Дейзи доиграется — очередной мудила с которым они варят бражку, однажды её прикончит в приходе делирия. Он не любил мать или хотя бы ему казалось, что не любит, но каждый гребаный раз возвращался и проверял все ли с ней в порядке.

Лиама Рокуэлла присудить к наказанию в виде восьми лет лишения свободы…
Адвокат, которого назначило государство, говорит в свое оправдание — вот если бы он просто отмахнулся и нанес только один удар, можно было бы скостить срок, а так… пятнадцать ударов камнем по черепу, считайте восемь лет — это еще очень хорошо, а вообще он спешит, у него через час второе слушанье. Калеб не слушает, со второй двери выходит Дейзи под руку у медицинского работника. Ей вроде как стало плохо на заседании, когда она, плюясь желчью во все стороны, орала на весь зал — "убейте этого выблядка, пусть эта тварь узнает что такое правосудие". Калеба опять тошнило, будто ему опять двенадцать и опять дичайше стыдно за мать. Та скотина, которую она даже после его смерти защищала и готова была засудить родного сына к смертной казни, в тот день облила её ноги бензином и, держа в руках зажигалку, выпрашивала у неё имена любовников, чей хер в ней побывал пока он два дня пролежал в отключке после перепоя. Лиам заехал завести продукты и чисто случайно застал эту картину. Калеба тогда не было дома, о чем он будет потом сильно сожалеть — не потому что предотвратил бы, а потому что не смог ему помочь."

Что могу добавить:
• Лиам выходит из тюрьмы по досрочному освобождению. Он отсидел семь лет. Игра начнется сразу же после того как его нога переступит линию ворот.
• Лиам начал курить за решеткой.
• Лиам гетеросексуальный мужик (несмотря на старые-добрые шуточки о заключенных).
• Лиам сдал какие-то тесты в тюрьме дистанционно и сейчас имеет образование. Какое - выбирайте сами, мне не принципиально. Другое дело, что это может не спасти его на воле от такой работы вроде рабочего рядом с братом на стройке. Ибо вряд ли так уж будут гореть желанием брать человека, отсидевшего по статье за убийство.
• Лиам скромен, несколько застенчив и очень вежливый. Тюрьма его не изменила. Может стал немного более грубым в быту, но тем не менее ублюдок в семье Калеб. Лиам - это хороший парень, не надо у него разводить демонов (Лучше уж заведите бабу-демона, будет забавно).
• Лиам и Калеб - это сугубо стереотипные братья. Друг за друга горой и прочие прелести. Что не исключает в будущем какой-то заварушки на почве одной девчонки ибо why not?
• Лиама крайне сложно достать, довести до кипения, разозлить. Терпеливый и уравновешенный человек. Тем не менее - это возможно.
• Лиам, как тот надоедливый глас разума, который будет тебе повторять - подумай башкой, а потом делай. Своего же совета он однажды не послушал и отсидел за это семь лет. Сделал заключения, стал еще более спокойным.
• Лиам аккуратно водит автомобиль, оплачивает всегда во время счета.
• Лиам не склонен к случайным сексуальным связям.
• Лиам окончил обычную государственную школу, в отличие от Калеба, который оканчивал католическую платную. Учился очень хорошо, учителя ему предрекали большое будущее.
• Лиам так и не нашел отца.
• Лиам простой парень, но умный и мудрый.
• Лиам упрямый, стойкий, со стальной силой воли.

дополнительно: попрошу использовать исходники, где Xavier с более длинными волосами. Холенный и подстриженный он - это не Лиам, потому, пожалуйста, придержитесь этого условия. В принципе, если сможете предложить невысокого блондина с не короткой стрижкой, то я соглашусь на смену внешности.
Есть ещё информация по семье, потому перед тем как садиться к написанию анкеты - просьба написать мне в лс.

Отредактировано серафина (2017-09-12 18:45:33)

LILIAN MITCHELL // ЛИЛИАН МИТЧЕЛЛ, 22
тут-могла-быть-ваша-реклама¹ (cole sprouse)

        не человек — изорванные тома, и
        лишь он один тебе причинит добро.

Единичный сорняк, взрастающий на грядке не себе подобных, первоначально не имеет шансов — их не имеет и сорняк-Лилиан; единственный крапивный куст, задорно торчащий средь ухоженной цветочной грядки. Лилиан остро колет, ядовито кусает и оставляет за собой яркий след из надоедливого раздражения. Крапива одинока в этом ухоженном саду — вокруг взращивают цветы, а ей зацвести на роду не суждено.
Кусачая не любит соперников, колет как союзников, так и врагов и абсолютно никого не подпускает близко. Так и у Лилиана — ноль близких друзей и немногим больше знакомых — его пока признают странным, но интересно-странным (в его скромное окружение попадают лишь ему подобные); ему же комфортно и в собственном обществе под ворохом взглядом одноклассников.

Лилиан нетерпеливо сжимает кулаки, скрипит зубами, но молчит (как жаль, что он не крапива на самом деле). Ада Дерден, щерящая белые зубы, наматывает лапшу на доверчивые уши одноклассников. Красные губы шепчут, перевирают и умело изобретают на ходу — Лилиан кусает губы, но держится (топором вырубает 'не лезь' на собственном носу). Когда точка кипения достигнута (речевые умелые обороты Лилиан съедал без хлеба, а вот физические действия, отнюдь, нуждались в закуске), Ада Дерден — рыжеволосая и самоуверенная \ бледная и хрипло дышащая — в страхе мчится от него по школьному коридору.
Беги, глупая! Лилиан Митчелл — не слепой (рассадник лиловых синяков от него не спрячется).

Лилиан ее догоняет в момент, который вовсе не предназначен для посторонних глаз — момент откровения и раскрытия — тщательно покрываемой слоями тонального крема — тайны семьи Дерден. Жгучие крапивные волоски, травящие и не подпускающие к себе остальных, выдираются с корнем — Ада Дерден осторожно гладит колючего Лилиана по темным волосам, проводит бледными пальцами по его руке и сжимает (когда кто-то знает правду, можно быть собой).
Лилиан открывается ей, а она — ему. Грегор Дерден извечно хмурым взглядом окидывает постоянного гостя в их доме, Митчелл же до сих пор здоровается сквозь зубы и появляется в доме чаще положенного (в собственном хорошо отнюдь не все). Он, подобно Церберу, охраняет, следит и заботится о хрупкой подруге (Ада же ведет себя иначе, позволяя вольности, позволяя уже-не-равнодушному Лилиану задумываться о подтексте).

В день восемнадцатилетия Ады-подруги-или-не-только-Дерден Лилиану прилично сносит крышу; сначала дома, когда понимает, что деньги, тщательно откладываемые им, пропали, затем после их прогулки (планировалось, очевидно, нечто, а вышло довольно ну такое — Лилиан улыбается Аде и приобнимает за худые плечи на прощание). Церберовские проводы, над которыми Дерден обычно лукаво насмехалась, оборачиваются откровением — Лилиан Митчелл слышит ее вскрик из приоткрытой двери (чувства обостряются до максимума) и врывается в прихожую дома; нервное напряжение былых дней долго подтачивало его и, наконец, нашло выход — Лилиан стирает лицо Грегора собственными руками, ударяя так, как тот того заслужил — без капли жалости (перед глазами красная пелена и картинки увиденного насилия, давно засевшие в подкорке мозга). 
Кровавое месиво — его руки; кровавое месиво — лицо ее отца.
Ада — в порванном платье; Ада — с пустыми глазами; Ада — с ножом в руках.
Горло вскрывается легче банки консервов.

Ада целует Лилиана в губы, оставляя на них следы алой помады (от вида крови кульбит делал желудок; сейчас — сердце).
— С Днем рождения, Ада Дерден.

(восемнадцатилетие — наконец-то — освобождает ее)

Ада получает спустя месяцы официальную свободу и собирается покинуть город.
Ада прощается с ним по-своему; Лилиан же не намерен расставаться с ней — он слепо идет по ее следам в Уотерлу.

¹: вольны выбирать; я предложила бы фотографа (или фотографию как увлечение), но о серьезности подобного хобби решать вам.

дополнительно:
— Передавать образы в заявки вовсе не является сильной стороной, как вы могли заметить, но при общении должна сказать больше и по факту (помимо этого, часть информации можно подчерпнуть из моей анкеты, в которой, конечно, незначительно яснее, хе-хе). Персонаж максимальной важности (он идет аж через всю анкету!), поэтому видеть равнодушного и безынициативного на роли не хотелось бы.
— Мне принципиальна внешность (да, мне понравился сериал; да, мне импонирует их взаимодействие) \ имя (выбиралось тщательно и не просто так, но, если придерживаться заданного вектора, то можно); я художник, я так вижу. Также перед придержанием роли была бы рада (читать — обязательно) увидеть пример вашего письма, чтобы знать наверняка о вероятности того, что мы 'сойдемся характерами' (ищу нечто близкое \ схожее). Также надеюсь на человеческое понимание и терпение — писать по посту в день я ни физически, ни морально неспособна.
— Преданно жду человека, что заинтересуется персонажем и пожелает воплотить его в жизнь. Приходите!

SCARLETT JANOVIC // СКАРЛЕТТ ЯНОВИК, 37
ничего серьезного, например (eva green)

Когда её привезли в клинику, стоял вечер. Запах душной акации разъедал ночь, упирался в пищевую трубку. Она едва переставляла ноги (ей сказали, что транквилизаторы не делают её краше). Земля кружилась, сливалась в аляповатый ворох из цветов и чувства невесомости; слюна свешивалась с уголка губ, ступни волочились по паркету, задевали плинтус, будто у неё нет ни костей, ни нервных окончаний - упругий пудинг со сливками раскачивается на фарфоровом подносе.
Эта девушка - без возраста - скомканный бумажный платок, невзрачная шерстяная юбка закрывает лодыжки. Ни украшений, ни колец. Испорченный кусок мяса. Оплот добропорядочности, пропаганда воздержания. Её можно назвать красивой - под мешковатыми тряпками, под раздутой драмой в её голове - выбеленное тело. Подходящее слово для неё на сегодня - жалкая/бесполезная/бесхарактерная. Она трет невидимые следы на шее, существующие лишь в её воображении. Кожа исцарапана в тех местах, где она до сих пор пытается отмыться.

Время, когда фраза как скажешь, дорогой не звучала из её уст, как частокол. Рука Джордана обхватила запястье, стиснула так же, как он стискивал игрушки в детстве: стало отчетливо ясно, что счастья не будет. Будут крики и синяки под жемчужным ожерельем матери, кошмары и побеги в тонкой ночнушке, то, что у всех нас есть обязанности. Ей было семнадцать, она перевела взгляд на отца: он смотрел в сторону, туда, где за окном продолжалась жизнь, и такси торжественно гудели, развозя пассажиров в глухую ночь.

Когда ей было двенадцать, её отправили в летний лагерь. Она жила в маленьком домике на холме, и вода просачивалась сквозь соломенную крышу, как в тот день пять лет спустя, когда умерла мать. Её голова ушла под воду, и она захлебнулась в ванной, будучи не в силах приподняться на своих дряхлых руках. Её мышцы растаяли, синяки от уколов не успевали заживать, внутри неё выживал рак, но в это время ты стояла у обочины, приподняв подол юбки, сочной, как твои глаза, и это всё - твоя вина.

брошенные дети добираются домой по вишневым косточкам, выпущенным изо рта (это таинство). солнце разглаживает вереницу лиц, останавливается на органе; сквозь витражные вставки в окнах акварельный свет целует его пальцы. за исповедальней дэвид кладет в карман чужие грехи, дарует покой и причастие. его прохладные руки поднимаются вверх; раскрытые ладони — символ воздаяния. в размеренном тоне его голоса ни одной фальшивой ноты - только (страшная) правда. дэвид мягко улыбается, переводит взгляд на скарлетт; ходит между мирами скрюченной тенью, шаманом-проводником, шальной случайной картой, универсальной отмычкой. с темных улиц несет шмалью и порохом; за спиной дэвида гнездятся мостовые, подворотни, нищета и грязь, визитная карточка голодранцев окраин. под ногами мнутся листовки, кричащие заголовки местных газет, бремя эпохи. на фоне бледной кожи сверкают белые зубы, улыбка превращается в податливый абсолют.

дэвиду не нужен указатель, компас, линия стрелки; он уверен в своей вере по вторникам и воскресеньям. ничего не предает забвению (как бы они не старалась). за спиной у дэвида - краденный нож, в зубах - имена: этот о сне во сне, этот о мертвецах. дэвид знает, почему они никогда не спят, растушевывает соль на её щеках и кладет на кровать кость, обглоданную на концах;

и это всё -
твоя
вина

дополнительно: пани яновик удачно замужем, ни в чем себе не отказывает (может, излишне глушит коньяк, но кто считает). дэвид стучит по стеклу указательным между уотерлу и торонто, да так и остается: пани яновик складывает в его карманы бумажки с нарисованными лицами, кормит его бродячих котов, гладит против шерсти. дэвид - дорогое напоминание о том, что у неё украли (как это часто с ним бывает), но шутки у него всегда про проституцию;