Её дом был воплощением чистого хаоса, и выбраться из него живым Тесею не помогла бы даже путеводная нить Ариадны.
Ричард терялся в бесчисленном количестве вещей и безделушек, диковинных фигурок, иногда даже поломанных и давно просящихся в мусорное ведро.
Но Моргана жила и дышала этим хаосом, вслепую способная найти ручку в ящике для столовых приборов или вытащить шарф грубой вязки из шкафчика для обуви в прихожей, чтобы после небрежным жестом всучить ему перед уходом.
Ричард почему-то облюбовал во всём её доме именно кухню с массивным столом из темного дерева, заваленным всяким важным хламом, разномастными стульями (один из них барный, явно украденный из «Таймкиллера») и небольшим окном с широким подоконником, который иногда служил хозяйке и полкой, и столом, и стулом одновременно.
Его первое появление в квартире ознаменовалось великим побоищем, в котором храбро погибла большая часть посуды Морганы — она явно была не слишком рада увидеть его на своей кухне, попивающим только что сваренный (из её, кстати, неплохих запасов) кофе. В среду. В восемь утра.
Уворачиваясь от очередной летящей в его голову тарелки, Ричард пообещал возместить ущерб.
Он снова пришел к ней через неделю в то же самое время, нагруженный коробками с дорогим немецким фарфором. Когда Моргана после его ухода вышвырнула всё, Морроу даже не поморщился.
Она злилась, бранила его на итальянском и английском и неизменно варила отвратительный кофе.
Он улыбался, дразнил и рассказывал ей заголовки будущих новостей.
Она раздавила его новенькую мыльницу, а он принес ей раритетный полароид. Это было первой вещью, которая осталась в квартирке Коллони в целости и сохранности.
Появляясь у неё дома с завидным постоянством, Ричард оставлял после себя обрывки из блокнота, именные ручки, зарядки от фотоаппарата, флешки, вырезки из газет.
Он приходил к ней утром, приходил в обед и вечером, засиживаясь допоздна сначала в «Таймкиллере», а потом на кухне у Морганы с ноутбуком на коленях.
Она не звала его спать — варила кофе и молча уходила.
Границу дозволенного они перешли всё там же, в одно непривычно солнечное для Норклеса утро. И тогда Ричард стал появляться не только на кухне, но и в её постели.
Ричард постепенно теснил её вещи своими, создавая собственный идеальный хаос. Кажется, он тоже начал ориентироваться в её вечном бардаке, но каждый раз, находил для себя что-то новое, вроде книги рецептов на полке в ванной.
Сейчас это была кружка. Простая белая кружка из дешевого стекла — такие продаются на каждом углу, в каждом магазине, в каждом торговом центре. Но конкретно у этой было одно маленькое отличие в виде надписи сбоку: темно-синие буквы складывались всего лишь в одно слово, в одно имя.
«Уитли».
Полустертость краски говорила о том, что ей часто пользовались. Слишком часто.
И всё бы ничего, но Ричарда удивила собственная реакция: неприязнь и раздражение, будто ему было вообще какое-то дело до того, что происходило на этой кухне до него.
Будто ему было какое-то дело до того, что происходило между ними.
Будто ему должно быть какое-то дело.
Пальцы разжались сами с собой, и следом послышался хруст разбиваемого стекла. Некачественного, очень некачественного стекла.
Ричард поднял глаза и увидел Моргану.
— Случайно получилось. Я подарю тебе другую.

Вокруг умирали люди: не за чью-то великую идею и даже не за светлое будущее, которое обязательно настанет. Не через десять, но, может быть, через двадцать лет — так говорили по ТВ. Люди умирали просто так, одному дьяволу только известно по какой причине.
Иногда, оставшись в одиночестве, Авель мысленно бросал на чаши весов свою настоящую жизнь и ту нормальную, без проклятия. Проводил параллели, раздумывал. Мало что изменилось бы: он точно рано или поздно сбежал из приюта, таскался бы по улицам, нарываясь на компании таких же отмороженных. Может быть на одной из попоек встретил девчонку в кожаных шортах с проклятым голосом сирен и прочитал бы ей давно забытые строчки «Офелии». Может быть даже остепенился, нашел работу.
И каждый раз Кэйн приходил к выводу, что приобрел больше, чем потерял. Люди умирали бы всё равно: с проклятием или без. Язвительный мальчишка мог не спастись из огня, а не-коронованные братья погибли бы в перестрелке, точно также вместе. Только вот никто об этом не узнал, и память о них быстро развеялась пылью по улицам мегаполиса.
Авелю хотелось думать, что цена за полученную власть была справедливой. И он почти убедил себя в этом, но всё же... Всё же отказаться от мести не мог, даже несмотря на то, что Бубны потеряли больше.
Именно поэтому сегодня Кэйн ждал гостя. Гонца. И, вероятно, с хорошими вестями, потому что иначе Блэк и носа здесь не показал бы — слишком уж большую цену придется заплатить за провал.
Он был пунктуален, что очень радовало. И немногословен, что, в данной ситуации, радовало вдвойне.
— Достаточно или нет — решать мне, — не отрываясь от бумаг произнес Авель. Но информации было действительно достаточно — чего у Блэка не отнять, так это скрупулёзной сосредоточенности, с которой он выполняет порученные ему задачи.
— Отлично, — Кэйн хмурится и едва слышно вздыхает, откладывая папку в сторону. Почти ничего не прояснилось о случившемся, стало только ещё более запутанно. И от этой неопределенности опасения и страхи только усиливались: кто может стать следующим? Она? Он?
— У меня есть к тебе ещё одно дело, — Авелю нужны были всего пара минут, чтобы собраться с мыслями. Сказать это, значит признать собственную слабость, продемонстрировать уязвимое место. Но кому если не Блэку? На него есть идеальный рычаг давления, а значит Кэйн получит максимум выгоды с минимальными потерями.
— Это не связано с твоей работой ищейки, не скалься, — он машинально складывает пальцы домиком и упирается в них лбом, глядя в никуда. В это мгновение Авель чувствует себя невероятно старым. Кажется, что тридцать лет — идеальный возраст, чтобы уйти на покой. Не один Король уже подтвердил эту теорию.
— Мне нужен тот, кто сможет приглядеть за одной особой. Тот, кто не особо светился в наших рядах, потому что эту работу необходимо провести скрытно. Идеально будет, если он сможет беспрепятственно находиться на арене подпольных боев, но только не в качестве болельщика. Ты знаешь такого человека, Блэк?
Вокруг умирали люди, десятки и сотни людей. Авель мог пережить любую смерть, кроме одной.
— Я хорошо заплачу, — добавляет он, как последний козырь, и поднимает на Пику глаза.

Холостяцкая квартирка Кая на старой улочке Города уже много лет тонула в хаосе бесполезных вещей; кухня, спальня и гостиная походили на место боя больше, чем на жилое помещение.

Но с появлением Жюля в доме внезапно воцарился порядок. И не тот порядок, когда у тебя есть несколько куч с вещами, и ты точно знаешь в какой из них лежит нужная. Нет, это был именно самый настоящий порядок. Идеальный. Такой идеальный, что Кай позже с удивлением обнаружит у себя в гостиной старое темно-синее кресло (а оно там раньше было, да?) и огромный подоконник на кухне, на котором так удобно по утрам курить, выгоняя сигаретный дым на улицу.

С его появлением что-то переменилось. Сначала в самом Кае, а потом и в его доме. Кимагурэ, любил перемены и боялся застоя, поэтому таким обстоятельствам даже был рад.
Чары это или нет, но он и сам стал чуть больше уделять времени уборке. Всё потому, что очень (очень) глубоко внутри боялся разочаровать Кюри. Об этом Принц никому не скажет, но этот великолепный беловолосый засранец и так обо всём узнает.
Май вступил в свои права в полной мере. И Кимагурэ, уже не беспокоясь за болезненного Пику, распахивал на кухне окна настежь, впуская в квартиру свежий весенний воздух.
Неожиданный праздник в виде выходного вдохновил Кая на великий подвиг: уборку на кухне. Что-то противоестественное и непохожее на него, но, собственно, кому какое к черту дело, чем занимается Трефовый Принц в свободное время.
В наушниках громко играла музыка, руки были скользкими от пены, пригревало солнце, настроение было просто охренительным, и Кимагурэ не нашел ничего лучше, чем запеть. Громко, в голос, с медвежьей грацией двигаясь в такт музыке.
— My name's Blurryface and I care what you think... — полное отсутствие слуха никогда не смущало и не останавливало Кимагурэ. Танцевать получалось скорее забавно, чем привлекательно, но на это ему тоже было плевать. Никто же не видит. Во всяком случае Каю так казалось.
До того момент как он, покачивая бедрами, не отвернулся от раковины и не уперся взглядом прямо в довольно сверкающие серые глаза Жюля.
— Бля, — одновременно подумал и произнес Кай, вздрагивая от неожиданности и обрываясь на недопетой строчке. — И давно ты тут?