Характер\Предыстория:
Dar'Misaan

«Это дитя, с поступью рыси и очами волчицы, иногда заглядывает слишком глубоко. Боюсь за неё, и молю Силейз дать мудрости, взамен поспешности», - молвила Дешанна Истиметориэль Лавеллан на сходе кланов своей сестре, указывая взглядом на рыжую макушку, а меж тем улыбалась украдкой, отворотясь едва в сторону.
Действительно, мудрость приходит с годами, а острый ум и жажда знать спешат впереди, захватывая юность, толкая на риск, глупость и порывы, порой более опасные, чем открытое пламя. А Лавеллан умна, её не обделили предки, дали сполна, с этим и понимание своей важности, как носителя наследия Народа, его, Народа память и надежду. Каждый Хранитель должен оберегать своё племя, каждый же Хранитель обязан привносить новую крупицу Знания. Но… Страх, вот что стоит препятствием необозримому запасу опыта прошлого. Страх мешает и долийцам в полной мере познать себя, отречься от ненужных суеверий и попытаться возродить былое величие элвен. Она читает книги, ловя каждое слово в них, трепетно обдумывая, до крови искусывая губы, принимает решения, которые не одобрит, никогда, наставница. Решения, за которые можно не получить валасслин и стать Изгоем. Тяга к истине Эслин сравнима лишь с той жаждой, кою испытывает умирающий от обезвоживания в жестокой пустыне. Смелость даёт шанс заглядывать за покров запретов, пробовать, босой ступнёй, нащупать пол усеянный терниями и раскалёнными углями ошибок. Тихая девочка, которая никогда не спешила участвовать в забавах и охоте собратьев, которая отдаётся танцам под луной и в паре с костром, с его же неистовством и поёт так звонко, отчего смолкают птицы, чаруясь стихом, что с тобой станет? Немногословная Первая, с ровным интересом изучающая людей, как когда-то, в десять лет выводок рысят, чуткая, добрая сердцем, готовая выслушать, понять и простить, та, кто может стать истинной Хранительницей клана Лавеллан. Что такое тревожное видит в ней та, которая взяла под крыло, на обучение? Что же ты делаешь, девочка моя, когда с жаром кричишь на правду о плоскоухих, как не можешь понять – они не мы, они не принадлежат нам! Не Народ, больше – не Народ. Какой демон мучает тебя, толкая на риск, заставляя сердце кипеть, а уста не размыкаться в потоке откровений самым близким? Терпеливая, настороженная, славная.
Гордая.
Глупая?
Da'len.
Будущий лидер, каких сложно сыскать среди детей Долов, та, кто не будет обременена предрассудками, та, кто скинет оковы глупого страха, когда придёт время, та, которую Дашанна Лавеллан взрастила, сама вынуждая преступать ветхие границы законов лесного племени. Учила осторожности, как учат хищники охоте своих детёнышей. Златоглазая дева, получившая свои шрамы за ошибки и за смелость, ожесточённая сердцем, отказавшаяся от привязанностей ради блага большинства, не проронившая ни слезинки, а то и вовсе плакать не умевшая никогда? Могущая отнять жизнь у врага, без радости и наслаждения. без сожалений и вины.
Сильная.
Умная.
Vhenan'vhen.

Lin

Рождена с магией в жилах, что била ключом, в клане лишённом этого блага уже несколько десятков лет. Крик её пришёлся на зимнюю стужу, в холодной глубинке севера, где не ветер, ни люди не были рады пришельцам-кочевникам на аравелях. Говорят, можно при рождении быть проклятой демонами, мол, де, твари проберутся в тело незащищённого младенца. Говорят, в такую метель сам Фен’Харел ищет поживу, забирая добычей душу новорождённого. Или матери, что, если уверовать, случилось с Ларрой Лавеллан, испустившей дух сразу после того, как разродилась здоровой девочкой с волчьими глазами. Фалон’Дин будет ей покровителем и проводником, как той, кто крепко обручился со смертью, с первого вдоха. А именем Ethlin, защищённая кровью, жертвой. «Эслин Лавеллан», -  произнесли уста отца, принявшего младенца из рук Хранительницы.
Mi

Ум, упрямство, жизнь бились и бьются в ней с первых дней, наперекор всему, наперекор метели и страшной жатве, забравшей у первого охотника клана жену. В дочери он видел себя и часть той, кого потерял. Учил всему, что знал сам, что могла поведать Ларра, до того дня, когда его дочь с блеском, в глубине доверчивых глаз, не рассказала о сне, в котором всё, как живое, в котором каждая тропка – новая, иная, чем прежде. В этот день Хранительница смогла забыть о необходимости искать преемника на Арлатвене. У них есть своя Первая, плоть от плоти. С шести лет началась новая наука. И новая жизнь.
Revas
Минуло четырнадцать весен, четырнадцать зим. Эслин росла, и каждый её успех заставлял сердце Хранительницы тревожно сжиматься. Слишком много в ученице того, что не ведёт мага к добру, пусть намерения его благи, а помыслы – чисты и достойны похвалы. Девочка любила сны, не блуждая, но изучая их. Она спрашивала о том, о чём сама наставница старалась даже не думать. О магии крови и сродных ей сёстрах, к которым любой долиец, человек или другой разумный, испытывает неприязнь и опаску. Она задавала вопросы о храмах, местах силы, куда не ходили охотники, по настоянию же своей мудрой. Она подговаривала молодых эльфов быть провожатыми, и с сияющим взором возвращалась в лагерь, совсем не понимая, отчего за интерес к магии Народа следует не похвала, а наказание. Злилась, тихарилась. Когда же случилась беда с её отцом, не справившемся с медведем-подранком, Первая вовсе замкнулась на одной лишь учёбе, забыв, что живёт в целом обществе и вовсе не отшельницей.  Те друзья, которые нашлись среди соклановцев, на силу могли отвлечь её от тяжелых трудов, в постижении магии. Когда выдалась голодная зима, ночами девушка уходила в лес, возвращаясь под утро, в ссадинах и кровью на зубах. «Я тоже могу охотиться», говорила она, укладывая на стол охотников крупного зайца. Оборотничество далось ученице просто. Как просто далось наблюдение за зверьми, за хищниками, поймать норов которых сложнее и опаснее всего. Начав несколько лет назад, вместе с Хранительницей, постепенно приучилась находить безопасные места сама. После – и становится подобной зверям, лесным рысям, не отбирая добычу, не спугивая, но изучая. Не обошла вниманием даже уличных деревенских котов, если выдавалась возможность показаться в посёлке людей, для торговли мехами, да кожей, вместе с хагреном и тремя охотниками. Из всех четверых Первая умела писать, читать и считать, умаляя шансы на обман, и позволяя наставнице заниматься делами клана более насущными, нежели заработок презренных, но нужных иногда денег, да зелий, каких не находилось в закромах общины.
А кошки, они… Удивительные создания. С их глазами, зрящими сквозь Завесу. И повадками… Такими схожими с повадками осиротевшего Народа. И, ведь, без иронии, ничуть.
В пятнадцать ей отказали делать валласлин. Могли, но Хранительница вынесла вердикт:
- Дален, ты не готова.
На полный непонимания взгляд, свой отвела:
- Позже, девочка моя. Ты дитя, и многого не знаешь, об ответственности – в том числе, - обида жгла сильно, уместившись углями в сердце. Но пройдёт. Со временем. С годами. Как и придёт осознание слов старшей. Быть может. С ошибками, наверное – страшными. Наверное – роковыми. Но это, совсем другая история.
Внешность:
Vhenan

Видением в лесной глуши может показаться эта уже не дитя, но и ещё не юная женщина. С волосами, словно целованными огнём, глазами, того оттенка карего, когда в них видится янтарь, тонкая, как лань, с поступью тихой и плавной, будто бы танцующей. Лицо её, пока слишком юное, чтобы быть прекрасным, уже отмечено породой элвен, от кончика чуть приподнятого носа, характерной переносицы без плавного перехода к ней от лба, к аккуратным дугам бровей, небольшому рту, высокому лбу, укрытому неровной чёлкой. Стать ощущается в гибком теле: длинноногая, длиннорукая, поджарая, но не болезненно-худая - крепкая в кости. Длинная шея  переходит в узкие плечи, острая линия ключиц цепляет взгляд, в ложбинке между ними уютно спит кулон в виде галлы, перехваченный простой нитью из шерсти. Из-под рыжеватых, пушистых нелюдски, ресниц глядит она дичком и улыбнётся, едва, на одну сторону растянув розовато-алые губы. На ладонях можно заметить царапины, от жёстких ли ветвей, или же от коры, что не щадит если хорошенько по ней пройтись нежной кожей, а так же до локтей руки укрывают рубцы, белёсые, словно от ожога. И подобный им, чуть длиннее и толще - возле яремной ямки и по левой груди, наискось. Её хрустальный смех заливист, голос не режет слух высокой нотой, но и не огорчает грубостью. Мелодичный, негромкий, но слова выговаривает чётко. В улыбке видны ровные зубы, мелкие, здорового оттенка выбеленной кости. От неё пахнет мокрой шерстью, хвоей и лесными травами.
И едва ли годы сильно изменят её, лишь придав плавности женственной фигуре, заметно глазу округлив в груди и бёдрах. Перчатки скроют шрамы до локтей, а высокий ворот ризы - на шее. Лицо украсит узорное клеймо Друга Мёртвых, перекрыв россыпь веснушек, на дне крапчатых зрачков прибавится строгой замкнутости, как и более скупыми станут движения и мимика. Голос - глубже, тише, совсем в нём мало будет девичьей мелодичности. Но так же пламенем продолжат отливать волосы Инквизитора, напоминая закаты и шаг стелиться тихо-тихо, почти танцующе.

Она была быстрой. Она умела быть быстрой. Она бегала с рысями, раздирая кору когтями, взбираясь наверх, лишь с одной целью – оказаться быстрее, быстрее зверя, если понадобиться, быстрее оленёнка, заплутавшего от стада. Потому, что иначе не выжить, иначе ты не принесёшь клану пользы, а магией никого не накормишь, лириумную пыль не всыплешь в рот голодного.
Потому Эслин могла…Быть скорее человека. Ценой вгрызшейся в кости боли перевоплощения, горячей крови, обжигающей нутро, от полу обморока и прочерченной от узкой ноздри алой дорожки. Изуродованные пальцы, покрытые волдырями ожогов, а теперь и совсем чуждых удлинившихся в треть ногтей и проступившей шерстью, врезались в щёку шемлена, раздирая до челюсти. Она успела вырвать кисть до того как клинок пронёсся совсем рядом, едва не отсекая её. Тяжёлое дыхание рвалось из груди, держать форму не превращаясь до конца, было очень сложно, плетение рушилось, причиняя далёкие от приятных ощущения из-за неизрасходованной энергии Тени.  Мышцы сводило от усталости, но миг промедления, расслабления будут стоить ей жизни. Ей или им. Чётко выстроилось понимание – должна. Должна закончить то, ради чего Мудрая её учила, зачем воспитывала, за что, наконец, отдала жизнь мама, передав свою душу новорождённой дочери и обязав Фалон’Дина охранять дитя в зимнюю стужу.
Но…
Но она упустила момент когда нужно было бить. Если один кричал, держась за лицо, то другой уже заканчивал дугу удара тяжёлым кошкодёром. И Маханон не успевал, никак не успевал. Всего чуть-чуть, но в глазах человека читалось ясно желание прибить уродливое подобие эльфки-мага, сейчас упавшее перед ним на колено.
Свист стрелы, пол удара сердца, и разбойник упал на траву. Из виска его торчало древко с цветастым оперением. Чёрные, красные крашеные перья. Насса.
Следующий росчерк, еле-заметный, воздуха, и добит другой. Ещё две на не подоспевших к побоищу последних. Охотники успели вовремя, счастье, что не успелось уйти далеко от клана.
Или не счастье?
Когда на полянку вышло пятеро долийцев, всё ещё державших натянутыми тетиву луков, Первая уже сбросила незавершённую трансформацию, но подхватила Маханона, не разбирая, ранен он или нет. Просто нужно было, просто потому что не было того, кто стал бы кроме, разве что, Дашанны. Но это позже. Слёз не было, только болело горло и жгло веки изнутри, да шатало. Ещё воняло. Вокруг. Тяжело и неприятно, будто испражнениями и затхлой тушей убитого животного.
Да, точно.
Пахло кровью же.
- An’alas! Shemlen’alas  lath'din!
- Ma dar’halam?
- Emma’an da…dar, - почти не слыша себя шептала на вопрос кого-то, не разбирала черт и голоса, даже тёплую ладонь с плеча сбросила, будто туда сел паук. Только сильнее вцепилась в друга, чувствуя жар его кожи и свою собственную дрожь, совсем уж неуместную, ненужную. Слабость. Кажется им всё же помогали идти, или так казалось? Не разглядывая дороги впереди, не узнавая помеченных накануне ветошью стволов, отряд двигался обратно, даже не позаботившись схоронить трупы людей и лошадей, оставшиеся позади. К земле не отдают то, что должно достаться волкам, и только им. Пусть Фен’Харел пожрёт их, пусть.
Только не к земле ходячую падаль. Краем глаза заметила лишь носилки из грубых стволов, на которых несли Раала, который более не даст новой жизни клану, не примет танец ни у одной из охотниц в ночь Андруил. К земле.

Эслин наблюдает как дрогнули его ладони, как неспешно, но будто прячась, он ступает назад, убирая свой жар от её рук. Она видит как ему важно ронять эти фразы, короткие и... Нет, тут нет капитуляции своим убеждениям. Но он действительно признал, впервые, долийцев, без былого снобизма. И плевать что причиной назвал её - кого никогда не заподозрила бы в лести - так Соласа. А вот это "Не уйду" отчего-то отдаётся горечью в сердце. Нельзя и невозможно дать такого обещания, нельзя и невозможно подобного обещания требовать. Тем более от того, о ком она ничего не знает. И тогда - чего ради? Чего ради порой видит его в грёзах, а потом сомкнув крепко губы, не желает чтобы хоть кто-то прознал, в особенности он? Почему...
Не забыл, значит.
И что ответить? Я тоже? Или улыбнуться легко, словно услышала милую сердцу шутку и сказать чтобы то его не волновало, ведь все, случается, ошибаются и делают глупые и эксцентричные поступки? Ответить что они друзья, пусть это не так, но солгать?
Она не лгала, когда отвечала так Маханону, и оба понимали - первый детский поцелуй для них, но словно брат посягнул на сестру.
С Соласом вышло иначе. В первый раз, наверное, она поняла что хотела бы того, о чём шептались девушки в клане. И не только чтобы он грел ей ладони своими, а... Как в тех глупых-глупых  сновидениях! И не просыпаться и в стыде вспоминая, силой забывать, гася краску на щеках! Она же не безмозглая галла, право, тогда почему?!
Почему та, кто по праву считала себя умнее всех, хватче и сообразительнее, выше, наконец, оттого что не подвластна и высокомерна к инстинктам, говорит в ответ иное:
- Я тоже, - и не лжёт зато. Митал ли над ней так подшутила, за всё прошлое пренебрежение к сердечным темам? За спесь и высокомерие? За самодостаточность, которая канула во тьму? Потому что эти одиннадцать проклятых дней она была разбита, будто разделена надвое! - Я тоже не забыла, - продолжай, девочка, хоронить гордость.
Или это не похороны?
Она видит, что ему как будто бы не комфортно. Не знает чем закончить? Тогда зачем сказал, к чему? Ведь проще было поставить точку после долийцев и признания их не безнадёжности, может дерево предложить посадить в саду?! Да что же ты делаешь со мной?...
Первая Лавеллан бы заплакала, если бы смогла переступить через гордыню и клокочущий гнев. Только не ясно на кого направленный - на себя или на него, всезнающего мага, не могущего сказать "Нет" или взять то, чего желает! Фалон'дин...
Чувствует его дыхание, улавливает движение и поворот. Наверное, так лучше. Пусть идёт, потому что это глупо. Так нельзя, ведь... Она, тьма побери святая!
И умна. И независима. И выше страстей, да вожделения.
Как не оскорбляй чувство, а невозможно противится тому, что пустило корни так глубоко. Пусть хоть весь мир поглотит Тень, но она не даст ему...
- Не уходи, - зачем-то легко перехватывает за сгиб локтя, чуя тепло через холщовую рубаху. Губы дрогнули, но она плотно их сжимает, не выдавая нервной судороги.
Сны, сны, сны, зачем же ты в них поселился?