Walter Culliford | Уолтер Каллифорд
31 год; художник; luke evans

Мужчина щедро поливает исходящий сочным запахом ростбиф своим фирменным соусом камберленд (гости поддерживают традиционную игру, расспрашивая о деталях, и он с очаровательной непринужденностью раскрывает секреты: «Портвейн, красная смородина, кардамон и немного вдохновения»). Он часто говорит, что если когда-нибудь разочаруется в живописи, то непременно займётся кулинарным искусством; руки спорно и уверенно замешивают тесто, и кто бы мог подумать, что эти же сильные пальцы, покрытые мёдом и мукой, час назад порхали над рвущимся от напряжения холстом, дорисовывая мельчайшие детали портрета идеальной женщины. В мастерской аккуратной стопкой возвышаются пахнущие спешкой и замшей чемоданы, ещё не распакованные — Уолтер только что прибыл с побережья залива Салерно Тирренского моря, где написал цикл произведений, которыми уже успела заинтересоваться галерея Тейт Модерн. Задумчиво комкая салфетку, вполуха слушая беседу за столом («Политика? Господа, Вы забыли, что вы в храме искусства? Бросьте сквернословить!»), Каллифорд придумывает название выставке. No more parades, например, это подчеркнёт лёгкую игристость шампанского и стилизованность его импрессионистических картин… Вдруг гости как по щелчку замолкают, и погруженный в раздумья Уолтер не сразу понимает, откуда возникла ватой набитая тишина, пока не бросает взгляд на дверь: там в застенчивой нерешительности застыла незнакомая леди, нервно перебирающая бусины крупных серёжек. Каллифорд хлопает ладонью по столу и встаёт, шатаясь, будто пьяный: он уже знает имя для картины с идеальной женщиной; он уже знает название выставки. «Pygmalionism»* — вкрадчиво шепчет на ухо смуглолицая Галатея, сбрасывая с мраморных плеч лёгкое пальто и лукаво глядя на своего создателя теми же чуть раскосыми, колдовскими глазами, которые час назад заканчивал дописывать Уолтер. Он обнимает её за талию, перетянутую шёлковым платьем, не в силах поверить в случившееся, и забывает простую истину о порочности безукоризненности: уже в ближайшем будущем художнику захочется поступить с портретом так, как с ним в конце одноименного романа поступил Дориан Грей.

Angharad & Gerald Wavell | Ангарад и Джеральд Уэйвеллы
35 и 37 лет; исполнительный продюсер (Focus Features) и художник-постановщик (Working Title Films);
eva mendes & matthew mcconaughey

Всё началось с выбора вина на ужин. Ангарад, вернувшаяся из Новой Зеландии, где ей изрядно потрепали нервы в командировке, хотела старый добрый портвейн тинта кро, а Джеральд, закончивший кропотливую работу над историческим фильмом, жаждал любимого экстрасухого брют-кюве. Пустяковая ссора в супермаркете лихо продолжилась в машине. Миссис Уэйвелл доказывала свою принадлежность к горячей индийской крови народности бангни и грозилась проломить благоверному череп за едкое и вскользь брошенное замечание, мол, в командировке она заметно поправилась; в отместку женщина послала супруга к тощим актрисам вроде «стервы Найтли», которая, как назло, была главной героиней в последнем проекте Джерри. «Дорогая, она помолвлена. Ты забыла, что у меня тоже есть кодекс чести?», — Уэйвелл в мнимом удивлении выгибает рассеченную в бурной молодости бровь, и на его смуглом лице бесцеремонной гостьей появляется ухмылка. «В таком случае можешь проваливать к свободной ассистентке режиссёра, которая заваливает тебя эротическими смс-ками, мне всё равно», — Ангарад тормозит перед перебегающими дорогу детьми так резко, что они с мужем по инерции врезаются лбами друг в друга. — «Вот бы ты оказался на моём месте!», — в сердцах бросает она такую избитую фразу, приводящую к поистине непредсказуемым последствиям.
Джерри тупо смотрит на американского режиссёра, который привык к сытому существованию в Лос-Анджелесе и не хочет идти на уступки. Джерри не умеет, как жена, пускать в ход эмоции, манипулировать, давить, запугивать и льстить; он работает с эскизами викторианских платьев, тканями для костюмов и ручками от кресел времён Людовика XIV, Короля-Солнца. Ангарад растерянно размешивает карандашом сахар в картонной чашке с кофе и не знает, как объяснить помощнице, что «воссоздать быт 60-х» не представляется возможным просто потому, что в отличие от мужа она не разбирается в моде, создании уникальной атмосферы и тонкостях обстановки. Разбитые расстоянием Уэйвеллы, вновь засыпающие в безликих гостиничных номерах, семь дней назад проснулись и обнаружили себя… в телах друг друга. За пятнадцать лет совместного существования они привыкли ко многим странностям, но привыкать к жизни в новом теле — что за трагикомедия, воплотившаяся из киноплёнки в реальность? Даже когда они пытаются обрести гармонию в отношениях и выстроить разрушившийся за ночь мир, провидение не посылает им заслуженного приза — и вот уже на горизонте подло маячит кризис. Отдаст ли Джерри свою душу за возвращение былого, хоть и относительного, но всё же порядка?..

Nott Outerbridge | Нотт Отербридж
35 лет; перестраховочный брокер; cate blanchett

Часть огромного панорамного окна заклеена кусочками папки-файлика, на которых чёрным контуром от руки — кое-где видны досадные неровности, а по краям слои чуть-чуть загнулись — выведены границы для витража, залитого специальными красками. Солнце едва-едва проникает сквозь эту преграду, создавая в одной половине комнаты почти что соборное ощущение мрачной торжественности. Айя, сестра-близнец стоящей у витражной половины Нотт, всегда шутила насчёт хобби той: мол, оправдываешь имя, хочешь спрятаться в тень. Нотт в германо-скандинавской мифологии была богиней ночи, Айя же была супругой месопотамского солнечного бога, несущей свет и благодать. Айя и работала всегда на износ, приходя домой поздно вечером — она занимала должность офтальмолога в Госпитале Святого Варфоломея; Нотт же, всегда мечтавшая получить художественное образование, под влиянием родителей в итоге неплохо устроилась в перестраховочной компании Swiss Re. Там же она познакомилась с владельцем крупной сети ресторанов, который, будучи женатым человеком, не смог устоять перед чарами Отербридж. Нотт слабо улыбнулась, прислонившись лбом к окну. Её новорожденный ребёнок, чудесная девочка по имени Джой, стала буквально реинкарнацией той, кого Нотт любила больше самой себя: когда из-за несчастного случая баллоны с кислородом взорвались и Айя получила тяжелейшие ранения, её сестра находилась на восьмом месяце беременности. Не зная, как она ещё может продлить жизнь умирающей близняшке, спасти её, как Артемида Ифигению, от неминуемого конца, Нотт решилась на заключение сделки с владельцем «Химеры»: душа Айи будет помещена в тело её ребёнка. Буквально перешагнув за порог многоквартирного комплекса, Нотт получила звонок от коллеги сестры о том, что та скончалась, так и не приходя в себя. Известие спровоцировало роды, и вот уже месяц как единственная оставшаяся из неделимого целого Отербридж не выходит из тени, боясь спугнуть свет, посвящая всё своё время дочери. Или сестре.

Simone Ashcroft | Симона Эшкрофт
26 лет; актриса театра; marine vacth

Симона сидит за деревянным лакированным трюмо, расчёсывает у зеркала свои пышные густые волосы ониксовым гребнем и машинально проговаривает вслух Макбета: let not light see my black and deep desires*. Эшкрофт ищет в ящичках необходимую ей заколку, но вместо неё обнаруживает смятый полароидный снимок с изображением угловатой девушки в просторной майке, которая неуверенно смотрит в камеру, ссутулившись и будто желая спрятаться, укрыться от назойливого папарацци. Симона пытается отогнать призрак зеленоглазого чудовища по имени ревность, и вскоре ей это удаётся: скорее всего, что это какая-то родственница Эвана, иначе как объяснить ясно просматривающееся сходство между ними? Она непроизвольно выдаёт вслух цитату из трагедии, растерянно глядя в зеркало: look like the innocent flower, but be the serpent under it**. Вечером на репетиции она отрешена от происходящего и работает из рук вон плохо, отчего режиссёр шутливо просит Андервуда поговорить с холодной леди Макбет и пробудить её к жизни; но странная фотография и цепь иных настоятельно указующих на какую-то неясность, скрытую ячейку между ней и Эваном обстоятельств не идут из головы. Иногда ей кажется, что часть её любимого человека не принадлежит ей, что есть нечто, запертое внутри иллюзорного мелового круга, и она сама не знает, хочет или нет открыть ящик Пандоры, саму себя заключая в порочный круговорот. И когда они играют сцену iv акта iii, Симоне кажется, будто она замечает на бледном лице Эвана страх.

Tara Feore | Тара Фиори
36 лет; редактор моды; laetitia casta

Forgive me, father, for I have sinned* — привычно начинает Тара, исповедуясь; падре внимательно слушает и кивает головой, изредка устало отводя глаза от дщери Божьей, грешащей с упоением таким же, с каким замаливает свою порочность. Непрерывный марафон по модным показам, бурное обсуждение новых коллекций в редакции, сотни новых знакомств — как тут не поддаться соблазну отдохнуть в приятной мужской компании, пропустив чуть больше порций абсента, чем того подобает благопристойной женщине? Падре вздыхает, думая, что нет такой епитимьи или запрета, перед которыми слабая духом Фиори сможет удержаться, не нарушив их; а посему отпускает её с миром, говоря, что Бог всё видит. И когда через несколько дней она снова будет лихо отплясывать в нижнем белье на барной стойке, душа её будет преисполнена детского трепетного восторга: кошмар и тихий ужас, неужто Всевышний прямо сейчас наблюдает за ней? В ежедневнике вновь появится пункт «confession»**, и падре вновь будет вздыхать, не пытаясь наставить заблудшую рабу Господа на путь истинный. При всей своей склонности к мирским, низменным удовольствиям, Тара действительно верит в Бога, мистические и сверхъестественные явления, поэтому заметив за племянником, как ей казалось, странные повадки, тут же бьёт в колокол приходской церкви: спасайте одержимого, отче, скорее! Впрочем, искренняя забота о уже проданной душе Юджина не помешала женщине переехать для надзора за родственником в роскошные апартаменты «Химеры» и тут же привлечь к себе внимание эпатажностью, в равных пропорциях растворенную в концентрированной кислоте псевдоправедности. Успев побывать два раза замужем, совершенно случайно спалить квартиру бывшего мужа неудачно приготовленной индейкой, стать стабильным источником доходов полицейских в случаях, когда её ловят за вождение в нетрезвом виде, Тара продолжает набирать обороты, не забывая по утрам и вечерам исправно замаливать прегрешения, списывая всё на демонические силы, испытывающие силу её воли.

Eugene O'Shaughnessy | Юджин О’Шонесси
25 лет; фотограф; jack falahee

Юджин включает инфернальный ambient и лениво возится в фотошопе с обработкой полученных снимков с последней fashion-съёмки. Он делает это только для проформы, чтобы в высшем обществе можно было козырнуть своей деятельностью так, как бы между делом: знаете, на днях я фотографировал Кейт Мосс для V Magazine. Пусть думают, что своё богатство он получил кропотливым трудом и добросовестной работой, совершенствованием техники и развитием собственного видения фотографии; никого не нужно посвящать в тайные грязные дела, творящиеся за спинами людей — и многозначительный взгляд владельца «Химеры» тому подтверждение. Надо же, удачливый трикстер, которому повезло в жизни — стоило заключить пустяковый договор с Роше, как все проблемы исчезли словно по волшебству. Пораженный неизлечимым, прогрессирующим вирусом трусости, парень привык разрешать конфликты бегством: старшеклассники пристают к подруге — он, сжимая кулаки, отсиживается в подсобке, пока более храбрый защитник чести не вступится за даму в беде; местная шпана, узнавшая о том, что Юджин пытался подрабатывать распространением наркотиков, ломится в дом — проще сбежать на квартиру к отцу, который после развода с матерью живёт в северной части Лондона. Но стоило ему обрести новый дом в «Химере», как у О’Шонесси появились телохранители, роскошные автомобили, пригласительные на все вечеринки, показы мод, светские рауты лондонской элиты... Соответственно, тётка, решившая, что поведение племянника и его оглушительный успех в благосостоянии слишком подозрительны, изрядно подпортила картину маслом, пригласив ещё и экзорциста, который вернул Юджину заживо похороненное чувство боязни — а вдруг творящееся вокруг мракобесие и вправду реально? А может, стоит просто заплатить экзорцисту чуть больше, чем заплатила вызвавшая его Тара? Определенно не помешает вернуться к старой доброй практике индульгенций.