- все ныне живущие Форсберги родились в Норвегии. Корни семьи (по отцовской линии) уходят в Венгрию. Оттуда, дальше во времени, перетекают в Германию, где их след теряется. По матери все предки норвежцы. Семья имеет родственников в Италии.
- отец Артур (56), чистокровный волшебник, младший из своей семьи сын и единственный оставшийся в живых. Является главой отдела контроля и регулирования магических популяций в министерстве. Закончил Дурмстранг. С его стороны у девочек и их братьев есть два кузена и четыре кузины, уже совсем взрослых и проживающих на исторической родине - в Германии.
- мать Мирабелла (48), полукровная волшебница. Работник центральной норвежской больницы, колдомедик в отделе психо-невралгических заболеваний. Имеет только одну сестру, которая после выхода замуж уехала в Италию, что бы быть подальше от пересудов и сплетен. Семья матери - некогда чистокровные волшебники, утратившие этот статус после того, как мать Мирабеллы вышла замуж за маггла. Такой поступок расценили как жуткое унижение и это серьезно отразилось на характере Миры. Никогда не училась в магической школе, проходила обучение на дому с частными учителями.
- у Анны и Евы есть два брата, старший Асманд (28) и младший Михаэль (13).

The Fray – Happiness
Флоренс стояла в полной растерянности, теребя кончик своей косы одной рукой. Вокруг было тихо и спокойно, по крайней мере ей самой именно так и казалось. Никакой суеты, только несколько студентов спокойно просиживали штаны, разместившись на лавках за колоннами. Обратили ли ребята внимание на двух вошедших? Ей было все равно. Синие глаза уперлись взглядом в спину парня. Она вся обратилась в слух и напряженно вздыхала каждый раз, когда Мартиал совершал малейшее движение. О чем можно было бы думать в этот момент? О чем думал парень? Разве кто-то мог ей сказать это?
Внезапно О'Брайен заговорил. Девочка вздрогнула, будто бы тон его отчего-то непременно должен был быть груб и резок. Она бы предпочла, что бы он сразу перешел к делу, так как никогда не могла похвастаться терпением и излишним спокойствием. Её тонкие пальцы подрагивали от волнения, а на плечах вовсю бегали мурашки. Юманс поежилась, обняв сама себя. Откуда-то донеслись глупенькие смешки, видимо кто-то за колоннами обсуждал последние девчачьи сплетни.
- Нет... - голос её был ели слышен в шуме легкого ветерка, что покачивал ритмично листву на деревцах и уносил нотки её речи куда-то выше в небо, - но ведь ты умеешь шутить...
Ей вдруг стало неловко, оттого она и отвела взгляд куда-то в сторону, под ноги на землю, зацепившись им о камни и сломленные ветки. Как, наверное, здорово было бы сейчас присоединится к тем веселым людям, что прятали свои лики в тени и лишь смех свой разносили по округе. Им явно весело, может они обсуждают её и Мартиала? Щеки Флоренс вдруг налились ярким румянцем.
- Почему ты решила заговорить со мной?
Почему? Почему ты спрашиваешь? Она не поднимала глаз. Только сделала короткий шаг вперед и свела руки за спину, сцепив пальцы в замок и выпрямившись гордо, но от того не менее комично краснея.
- Я не знаю. Наверное, мне показалось, что тебе одиноко, - ответы на подобные вопросы давались ей тяжело. Девушка не знала о причинах многих своих поступков. Она часто действовала импульсивно, так сказать по наитию. И каждый раз старалась не думать о последствиях, предоставляя судьбе шанс удивить её. Вот и тогда, несколько лет назад, она просто шагнула вперед. Несколько первых слов приветствия и его усталые глаза, полные непонятного ей одиночества и ещё массы неизвестных чувств. Это был ясный день, светлый и теплый, такой, в который все радуются солнцу и проводят как можно больше времени на улице, пытаясь насытится последними горячими лучами солнца. А он сидел в библиотеке. Один, вокруг книг. Всегда один. Раз за разом она видела его сосредоточенное чтение, хмурый вид. Раз за разом пыталась угадать, отчего же слизеринец так одинок? Почему рядом с ним никогда нет улыбающихся лиц? И вот оно - простое Здравствуй, она и не знала, что после него последует череда пустых встреч, годы бесполезных слов, - Мартиал, почему ты спрашиваешь? Раньше тебе никогда не было интересно почему.
Она качнулась на месте, не сумев выбрать - подойти или остаться на месте. Но через доли секунды всё-таки сделала ещё два или три уверенных шага на встречу парню. Пока тот пытался провести ритуал с монетой, девочка внимательно наблюдала за ним. Попала ли она в фонтан? Он хотел договорить, но оборвал сам себя на середине. От этого на лице Флоренс наконец появилась живая улыбка. Она снова взглянула на Мартиала.
- Нет, что ты. Я не обижаюсь, - магглы мало интересовали девушку. Они были не то что бы противны ей, скорее уж Юманс не находила их интересными, - большинство простых людей глупы и верят множеству странных примет. Но да, они верят в то, что если бросить туда монетку и что-нибудь пожелать, то это что-то обязательно сбудется. Как по мне, немного странно, да?
Сбросив с плеч робость и похлопав себя по щекам, она хотела ещё что-то добавить. Хотела улыбнуться шире, протянуть руку и коснуться его плеча. Почувствовать, что всё это реально и вот они наконец разговаривают. Спустя столько лет, вне стен библиотеки. Он впервые говорит ей сам, без принуждения. Неужели она смогла сделать это? Неужели она вытянула его из зоны комфорта? Стоило ли это делать? И на сколько теперь её общение с ним изменится?
До ушей донесся ещё один смешок. И ещё один, и ещё. Кто-то весело проводил время и Флоренция не могла осудить этих людей. Но смех заставил девушку крепко сцепить руки вместе. Она почти пересилила себя и взяла Мартиала за руку, что бы закрепить чувство реальности. Но этот радостный смех смущал немного и тот факт, что кто-то рядом и наблюдает за ней, вынудил блондинку держать дистанцию от парня. Ведь была вероятность, что его приведет в ярость или недовольство её касание. Вдруг ему будет не приятно или ему не хотелось бы, что бы их видели посторонние?
Новый вопрос. Он привел Флоренс к раздумьям, ибо застал врасплох. Она было хотела радостно согласится, но тут Мартиал встретился с ней взглядом и слова застряли где-то внутри. Она вся сжалась, отчего-то почувствовать пронизывающею парня неловкость. Хотела кивнуть в знак согласия, хотя бы радостью во взгляде показать свою готовность куда угодно, лишь бы он не отвернулся и не ушел обратно, в тень и мрак библиотеки. Но О'Брайен тут же скорректировал сам себя. Другие планы? Планы. Но у меня нет планов. Нет их... Нет!Но.
- Я ненавижу...
Поток ненависти, что вылился словами, обо всем на свете, что раньше необратимо ассоциировалось с ним. Библиотека, книги, свечи. Мартиал предстал несколько в ином свете и девушке оставалось только непонимающе взирать на него. Ненавидеть библиотеку, но проводить там столько времени? Её взгляд наполнился непониманием, сочувствием и какой-то непонятной ей доселе нежностью. И вдруг. Эти слова. спаси меня от этого... Вся импульсивность Флоренции вдруг поднялась откуда-то изнутри, прямо из груди. Она не задумываясь, без спросу и разрешения, сделала шаг вперед. Ещё и ещё, пока наконец её щека не коснулась груди Мартиала, а руки не обхватили парня. Она прижалась всем телом к нему, окружив ореолом свежего цветочного аромата.
Его запах. Странный... слабо ощутимый запах его кожи, одежды, волос. Приятный, обволакивающий, терпкий, мягкий. Этот запах вдруг так явно и глубоко запал в душу, что голова закружилась. Парень был такой теплый, словно всегда родной, но напряженный. Неожиданный порыв девушки, возможно, застал его врасплох. Но, пусть это будет волновать ее позже. Когда она расцепит свои руки. Непременно зальется краской. Спрячет глаза, потупив взор. Молча будет ожидать вердикта за свой бестактный поступок. Наверняка начнет теребить сумку, волосы, платье... что угодно. В пустоте мыслей продолжит ощущать этот запах, хороня его в памяти на долгое время. Пройдут дни, недели, месяцы. Никто не знает, что произойдет спустя года. Может быть, она больше никогда его не увидит. Может быть, он никогда не будет где-то рядом. Пройдет время, она забудет его взгляд. Забудет лицо, фигуру, голос... но этот запах останется с ней навсегда. И есть еще несколько коротких секунд, пока между ними нет и сантиметра пустого пространства. Ровное дыхание, она дышала глубоко, спокойно, наслаждаясь моментом.

С раннего детства самым большим оскорблением для Драгоша Стригоя было слово «цыган». Оно преследовало его постоянно.  Несмотря на то, что парень всем всегда представлялся румыном, люди каким-то мистическим образом узнавали о его происхождении и в итоге все равно клеймили его цыганом. Ну не «цыган» в смысле Цыган, как дружеская погоняла, а когда какая-нибудь тетенька, обладательница второго и третьего подбородков и с плохо прокрашенными волосами, возомнившая себя вершиной эволюции белой расы, пренебрежительно-брезгливо-испуганно бросала: «Фи, так он же цыган!», подразумевая под этим, что ничего доброго от него ждать не стоит и вообще лучше поскорее спасаться бегством, а то обязательно не досчитаешься золотого колечка на пальце. У Драгоша, между прочим, с этим была связана детская травма – вот так да, высокопарно и драматично. Ему было пять, и мама привела его на игровую площадку поиграть с маггловскими детишками. Все было хорошо ровно до тех самых пор, пока мамаша одного из малышей не подскочила к своему ребенку, схватила его под пухлы рученьки и оттащила в сторону от песочницы, в которой они вместе с Драгошем и другими ребятами возводили крепость.
- Иди-ка лучше поиграй с другими детьми, малыш,- лепетала мамаша,- с этим мальчиком лучше не дружить, он же цыганенок – еще украдет твою любимую лопатку, а ты потом плакать будешь.
Следом за ней и другие заботливые мамочки поуводили своих детей с площадки, а ничего не понимающий Драгош остался одиноко сидеть в песочнице. Мальчик попытался выяснить у матери, что с ним не так, и почему мамы других детей не хотят, чтобы он с ними играл.
- Это все предрассудки и суеверия, тебе не раз с ними еще придется столкнуться. Не обращай внимание. Главное – оставаться хорошим человеком, - ответила она тогда.
Что такое «предрассудки и суеверия» пятилетний Драгош не знал, однако уточнять не решился. Слова матери не на шутку напугали его. Получалось, что с ним еще долго не захотят играть другие дети? Ведь мама велела быть хорошим, значит сейчас он плохой! Драгош мучительные два дня размышлял над этим вопросом. Не хотелось есть, вообще ничего не хотелось делать, даже сказки бабушки не увлекали его. Тогда он решил все-таки прояснить ситуацию и обратиться за советом к взрослому и уважаемому человеку – девятилетнему кузену Микке. Микке был сквибом, учился аж в третьем классе маггловской школы, стрелял в девчонок бумажными шариками из рогатки и даже пробовал курить – кто, если не этот умудренный жизненным опытом человек подскажет Драгошу, как быть? На вопрос младшего кузена Микке только пожал плечами, научил его слову «Пиздюк» и велел в следующий раз просто бить лопаткой в табло. Последующие десять лет Драгош так и делал, несмотря на то, что к моменту своей первой эрекции понял и то, что имела в виду мама. Он не пытался вылезти из кожи вон, чтобы доказать всем вокруг, что он хороший человек, независимо от своего происхождения. Драгош осознал, что жить гораздо проще, когда люди заранее ждут от тебя какого-нибудь дерьма. Они не разочаровываются, когда ты его совершаешь, и бывают приятно удивлены, когда ты внезапно оказываешься не таким уж плохим.

И хотя большую часть времени Драгош предпочитал быть славным парнем, сейчас ему хотелось совершить какое-нибудь экстраординарно жестокое дерьмо с этим сморчком Бьёрном. Не столько из-за несправедливо поделенных барышей и насмешек Нильса в адрес его народа, да, сколько из-за того, что этот заносчивый трусливый пиздюк был таким…заносчивым трусливым пиздюком! А еще его другом в придачу. На языке уже вертелось сладостное «Ступефай», когда позади послышался ужасающий грохот. Это Экспеллиармус Бьёрна, который вообще-то предназначался единственному другу, угодил в какое-то унылое деревцо.
- Потрясно, бля,- первое, что пришло Стригою в голову.
Нильс ничего не сказал, только хмуро пялился на эту красочную картину разрушения с минуту, а потом начал активненько так запихивать ящик со своей травушкой-муравушкой за большую кадку с лавандой, демонстративно вытирать руки. То, что он просто собирается свалить, как ни в чем не бывало, Стриг понял до обидного поздно – когда швед уже направился к большой стеклянной двери.
- Эй, придурок, ты что, хочешь это так и оставить? - цыган обвел рукой учиненный ими, нет, учиненный Бьёрном разгром.
- Да, а что? – кажется, Нильс действительно не видел проблемы в валяющемся посреди теплицы переломанном деревце.
- Тебе не кажется, так, чуть-чуть,- медовым голосом начал Стриг,-  что это как бы наталкивает на мысль, что кто-то посторонний проник в теплицу?! Да даже если и не посторонний, все равно начнут разбираться: кто, где, когда, и тогда точно спалят тебя с твоей травой!
- Минуту назад ты претендовал на половину этой травы,- скривившись, передразнил швед. – Репаро! – он направил палочку на кучу земли, и вдребезги разбившийся горшок вновь принял свой первозданный вид. – Странно, почему дерево не восстановилось?
- Потому что оно живое, гений. Никакие «Репаро» не воскрешают из мертвых.
Наконец-то лицо Бьёрна приобрело озадаченное выражение, да Стригой и сам начал волноваться. Близился отбой, а куратор всегда пересчитывает по головам перед сном, так что нужно было торопиться. И если землю и грязь они легко могли убрать при помощи заклинаний, куда можно было деть сломанное деревце, идей не было.
- Может засунем под брезент? – предложил Нильс.
- Все равно найдут,- Драгош поковырял носком ботинка кору. – Похоже, придется прятать на улице.
- Ты серьезно? – Бьёрн с ужасом посмотрел в большое окно, за которым завывала метель. А ведь на дворе апрель! Добро пожаловать в Дурмстранг.
- Ну а что делать? Посмотри, сколько тут этих деревьев - никто и не заметит, что одно пропало. Закопаем в снегу где-нибудь, да и все.
Драгош снял с себя мантию и стал заворачивать в нее эти без пяти минут дрова. Бьёрн, этот высокомерный гад, присел рядом и стал ему помогать. Они не смотрели друг на друга и не разговаривали. Драгош торжественно поклялся себе, что это последний раз, когда он в чем-то помогает этой тухлой шведской сардине.

***

Двое шагали с горы навстречу пронизывающим северным ветрам. Один нес две лопаты, периодически используя их, как лыжные палки, а у другого на плече лежал не двигающийся куль, завернутый в красную тряпку. Двое шли кого-то хоронить.
- Если я отморожу себе яйца, это будет на твоей совести. Слышишь меня, мудила? – Драгош старался перекричать свистящий в ушах ветер. Он уже совсем не чувствовал окоченевших рук, вьюга пробирала до гостей – тонкая гимнастерка ни капли не спасала от холода, а всегда-теплые-перчатки он оставил в комнате. Все, что парню хотелось – это поскорее оказаться в теплом замке, хряпнуть огневиски, притащенный из дома, завернуться в одеяло и не вылезать оттуда как минимум вечность, сокрушаясь над поломанным деревом и поломанной дружбой.
- Все, больше не могу,- они остановились у одинокой покосившейся сосны, и парень облегченно бросил свою поклажу. Потом чертыхнулся, потому что тем самым извалял в снегу свою мантию, и поспешил поднять ее.
Надо отдать Бьёрну должное, он не отпустил никаких саркастических замечаний, а лишь по привычке нахмурился, и начал копать снег. Драгош не гнущимися пальцами тоже взялся за лопату, и через несколько минут все было кончено.
- Покойся с миром, дружище,- Стригой сыпанул горсть снега на «могилу». Воцарилась минута молчания.
- Ты это…извини,- как-то неуверенно проговорил рядом Нильс.
Нильс Бьёрн, высокомерная вредная задница, извиняется?
Драгош удивленно повернул голову. Нильс действительно стоял, понурив голову, и на его лице читалось самое настоящее раскаяние. Только вот прощения он просил не у Стригоя, а у убитого им дерева! 
Цветочек ему жалко. Гнида.
Стригой свирепо фыркнул и стремительным шагом направился обратно в замок, Бьёрн семенил где-то позади. Уже поднимаясь по лестнице в свои спальни, они поклялись больше никогда в жизни не разговаривать друг с другом.