Франциск одернул рукава пальто и уже было собрался ответить Людвигу, но осекся на полуслове – немец уставился куда-то перед собой с выражением искреннего ужаса на лице. Бонфуа медленно, очень медленно и глубоко вдохнул, поворачиваясь в ту же сторону. Сердце, едва отвоевавшее себе привычный темп, на этот раз гадко заныло. Из неожиданно вспенившейся и расступившейся поверхности воды взмыло вверх нечто, что люди обычно называют духом, призраком, привидением. Во всяком случае, ничего иного и более оригинального обомлевшему Франциску на ум не приходило, пока он вглядывался в бесплотное существо перед собой, что при ближайшем рассмотрении оказалось маленькой девочкой. На вид ей было лет десять, не больше, и от сверстниц ее мало что отличало, разве что маленькая незначительная деталь – она была мертва. Пока француз приходил к этому блестящему умозаключению, малышка грозно сдвинула брови и заговорила. Иррационально чистый и звонкий голосок гулко отдавался в тишине, окружавшей озеро, с новой силой обрушивая на Францию всю реальность происходящего. Каждое произнесенное ею слово иголкой впивалось в сознание вымотанного, слишком измученного за этот бесконечный день Франциска, который только и мог что бестолково моргать в нелепой надежде на то, что это всего лишь оптическая иллюзия, которая просто растворится в воздухе так же неожиданно, как и появилась. А девочка тем временем распалялась только сильнее, даже не думая никуда исчезать, и по-прежнему зло хмурясь. От лихорадочных размышлений о том, в какую бы сторону метнуться, Франциска отвлек голос Людвига, который осмелился первым вступить в диалог с существом. Бонфуа был искренне благодарен ему – в отличие от немца он даже не смог толком переварить всю ту тираду, что выдал призрак, не говоря уж о том, чтобы связать два слова. Впрочем, облегчение было недолгим.
- Что?.. – прошипел Франциск, зло глядя на умолкшего Людвига, и уставившегося на него с таким отчаянием и надеждой, словно француз всю жизнь только и делал, что налаживал контакты с призраками маленьких девочек. Но деваться было некуда – Бонфуа понятия не имел, с какой чертовщиной они имели дело и с мрачной иронией отметил про себя, что отсутствие осязаемой плоти у девочки делало звучавшие по-детски наивно угрозы неожиданно весомыми, вынуждая считаться с новоявленной хозяйкой Озера.
Дети любили Франциска. Он же всегда возвращал им эту любовь сполна. Французу нравилось играть с детьми, разговаривать с ними; для них у Бонфуа всегда было и время, и несметное количество невероятно интересных историй - разве мог кто-нибудь лучше самого Франции рассказать о счастливом Жане или Рике с хохолком? Его неизменной слабостью была та непосредственность, с которой детвора относилась к нему, полное отсутствие необходимости пускаться в пространные объяснения своей сущности и природы – его просто принимали таким, какой он есть, а Бонфуа, в свою очередь, всегда держался с детьми на равных, бесконечно уважая лишенные всякого лукавства и взрослого лицемерия доводы и резоны. И – буквально самую малость – завидуя предоставленной им возможности начать все с чистого листа, забыть, переступить, вычеркнуть из памяти. Для Франциска c самого момента его появления на свет это так навсегда и осталось непозволительной роскошью, заставляя проносить с собой сквозь века груз воспоминаний, с которым не был способен справиться ни один обычный человек.
Но в этот момент все сводилось к двум странам и одной-единственной, совсем необычной маленькой девочке, которая одним своим появлением совершенно сбила с толку видавших виды Франциска и Людвига, заставляя тех напрочь забыть о том, что и их самих неоднократно принимали за аномалию, что и в них самих сейчас бешеным стуком заходились под горлом не совсем человеческие сердца. Бонфуа, в другое время так уверенно рассказывающий байки об архангелах, проделывающих перстом правосудия дыры во лбах неугодных, будто это было нечто само собой разумеющееся, сейчас и вовсе растерялся словно маленький мальчик, не в силах выдавить из себя ни единого слова. Впрочем, отступать уже было поздно и при всем диком желании заныть «хочу домой к маме», Франциску пришлось мириться со сложившейся ситуацией и делать то, что сейчас ему казалось наиболее разумным. Француз тяжело вздохнул и медленно присел перед девочкой так, чтобы их головы были на одном уровне. Заглядывая в невидящие глаза ребенка, он начал сомневаться в том, что его действия имели особый смысл, но Франциск был просто не в силах проигнорировать ту проницательность, с которой девочка моментально почувствовала их истинную сущность – возможно, она видела гораздо, гораздо больше, чем он и Людвиг.
- Мы не хотели пугать тебя, дитя, - осторожно и так ласково, как только мог в своем состоянии, начал Франция, невольно задумываясь о том, как нелепо это звучит – похоже, единственными напуганными до полусмерти здесь были лишь он да Германия, - Так вышло, что мы немного… заблудились. Если бы мы только знали, как уйти отсюда…
Бонфуа на мгновение замешкался, запуская пятерню в волосы и бросая растерянный взгляд на Германию. Тот лишь молча повел подбородком в сторону девочки, напряженно поджав губы. Час от часу не легче.
- …если ты только подскажешь нам, как мы можем выбраться отсюда, мы сразу же уйдем и больше никогда не потревожим тебя, - неловко закончил Франциск, чувствуя себя донельзя глупо и глядя куда-то поверх встрепанной макушки девочки. Исходившее от нее слабое мерцание нервировало, пугало, ни на секунду не давая абстрагироваться от происходящего и попытаться хотя бы представить, что перед французом стоит живой человек.